— Ты обрекаешь себя.
— Мы все и так обречены. Разве нет?
Негромкий открытый голос ее, мягкий и гармонично вплетавшийся в чертоги леса вокруг, звучал без единого намека на страх или раболепие, словно бы она вела сердечную беседу со своим старинным другом. Белые легкие одежды жрицы на ней пребывали в совершенно неподобающем беспорядке: потрепаны, измазаны сажей и ее собственной кровью, пущенной для ритуала. Но это нисколько не умаляло того магнетического внутреннего золотисто-медного сияния, что она излучала, духовной силы, вот только в уже надломленном и пошатнувшемся состоянии.
— Рождение обрекает нас как минимум на две вещи: одиночество и смерть. Правда, есть те, у кого участь куда хуже, - она легонько улыбнулась, глядя внутрь круга, как будто даже с толикой сочувствия. — Вечность вместо смерти. Хуже, потому что одиночество неизбежно отравляет собой вечность, обращая настоящим мучением, от которого нет желанного избавления – смерти.
Она рассуждала так, будто союз одиночества и вечности – ее собственный опыт. Пусть одиночество, единственно оно, - успевшее надругаться над ее душой своими пытками; видимо, ее и подточившее. Но вечность... Она всего лишь человек. Что ей об этом известно? Как она вообще может знать о ледяной пустыне вечного уединения.
— Так зачем ты призвала меня?
— Чтобы обмануть наше одиночество. Я вверю Тебе свою душу, абсолютно ничего не попросив и не потребовав взамен. Ты сможешь заполнить ею хотя бы крохотную часть собственной вечности. А я Тобой заполню всю свою жизнь – столько, сколько мне от нее оставишь.
Окровавленная рука – отчаянная, уверенная, - опустилась ладонью на круг, нарушая целостность и освобождая Его.
Она думала, Он убьет ее тотчас же.
А Он знал, она проживет не одну жизнь.
